По окончании странствия в Святую Землю странник приобретал особую святость. Когда он шел в дорогу, то священник подавал ему, вместе с котомкой и посохом, полотно с изображением креста, одежда странника окроплялась святой водой. Паломнику выдавалась охранная грамота с печатью епископа или сюзерена.

Она гласила: «Ко всем святым, достопочтенной братии, королям, властителям, епископам, графам, аббатам и прочим, и ко всему христианскому народу, как в городах, деревнях, так и в монастырях. Во имя Бога мы свидетельствуем сим Вашему Величеству или Вашему Сиятельству, что предъявитель сего, наш брат, просил у нас дозволения пути с миром на богомолье или для отпущения грехов, или для молитвы о нашем согласии. А по сему мы вручаем настоящую грамоту, в которой приветствуем Вас, просим именем любви к Богу и Святому Петру принять его как гостя и быть ему полезным на пути как туда, так и оттуда, чтобы он возвратился здоров и невредим в дом свой. И по Вашему доброму обычаю, дайте ему счастливо провести дни свои. Да хранит Вас Бог, присно царствующий в своем царствии. Мы приветствуем Вас от всего сердца».

По возвращении пилигрима в его честь служился особый молебен, а на алтарь местного храма возлагалась пальмовая ветвь, принесенная из Палестины, в знак счастливого окончания странствия.

Паломники обычно перемещались группами. Путешествовать по дорогам Европы было опасно: случались нападения разбойников и беглых арестантов. Однако пешие пилигримы могли не опасаться этого, если они были одеты в паломническую одежду-власяницу, либо опирались на шест, увенчанный крестом или крюком, наподобие пастушеского. Подобные атрибуты свидетельствовали о том, что человек находится в пути с богоугодной целью и его защищает само Небо.

Но когда паломники вступали в земли сарацин, их не могли защитить ни статус богомольца, ни охранная грамота. Отправляясь в дальний путь, зажиточные и богатые паломники обычно запасались деньгами. Их в основном и грабили. Неимущим же нечего было продать или заложить, поэтому пускались они в дальние края плохо снаряженными и без средств к существованию. С нищего взять нечего, поэтому обозленные неудачей сарацины жестоко расправлялись с бедняками.

Следующей после паломничества заслугой перед Господом считалась помощь паломникам. Для приема странников устраивались гостиницы – так называемые «госпитали». Они располагались в самых разных местах: по берегам рек, на вершинах гор, в многолюдных городах и в пустынных местностях.

Особую службу по защите паломников несли рыцари, чаще всего небогатые. Этим поступком они убивали двух зайцев одним выстрелом: посещали святые места, возвращаясь из Аутремера с пальмовой ветвью паломника, что само по себе уже было подвигом, а заодно и поправляли свое финансовое положение. Ведь охрану, состоящую из закованных в броню профессиональных воинов, могли позволить себе только богачи, которые платили рыцарям не скупясь.

Похоже, в этом гурте богомольцев была не только одна беднота. Себальду доводилось наниматься охранять паломников, поэтому он знал, что многие богатые пилигримы старались затеряться среди толпы неимущих, хотя некоторые из них тащили за собой целый обоз со съестными припасами, слугами и поварами. Да и бедным паломникам под охраной рыцарей в большом гурте было гораздо безопасней.

После того как Себальд посетил Константинополь, а затем и Палестину во второй раз, ему пришлось скрываться от своих кровных врагов в Херсфельдском монастыре, куда его приняли едва не с распростертыми объятиями. Он был не только человеком, посетившим святые места, но еще и книжником, знатоком иноземных языков. Это было честью для монастыря и стоило дорогого.

Со временем Себальд даже мог стать аббатом, но свободолюбивая натура рыцаря не смогла смириться с монашеским заточением, предполагавшим большие ограничения в личной жизни…

Поначалу рыцари из охраны пилигримов не обратили внимания на соотечественников, которые примостились у стены возле постепенно голубеющего черного окна, где было скверное освещение. Но восход, наконец, обрел силу, и в прояснившееся окно хлынул яркий розовый поток света, озаривший и стол, и лица шестерых искателей приключений.

Один из сидевших за соседним столом рыцарей остолбенело уставился на Себальда – как на привидение, а затем вскочил, словно ужаленный в заднее место, и яростно вскричал:

– Себальд Пилигрим! Все силы ада! Наконец я тебя встретил! – Рыцарь поднял обе руки кверху и провыл, как волк: – У-у-у!.. Благодарю тебя, Господи, за твою милость! Здесь, в этом диком краю, ты послал мне моего кровного врага, с которым я поклялся поквитаться за смерть брата перед святым престолом! Велика твоя сила, Всевышний!

– Не хвались на рать идучи, Гильем де Борн, – насмешливо ответил Себальд, поднимаясь. – Ты бы лучше поблагодарил Господа за то, что я оставил тебя на том приснопамятном турнире в живых, только легко ранив. Кстати, это ты (хотя я и не соглашался) пожелал драться боевым оружием, которое мне пришлось отобрать у твоей милости вместе с панцирем, шлемом и конем. Все честь по чести, как предписывают турнирные правила. Только щит я не взял, потому что от него остались одни щепки. А твой братец напал на меня из засады со своими головорезами, чтобы таким подлым образом вернуть снаряжение. И поплатился головой. И в чем здесь моя вина?

– Ты можешь говорить все, что угодно! Но поединка не на жизнь, а на смерть тебе не избежать! Ты достаточно долго где-то скрывался, что говорит о твоей хитрости и трусливой натуре. Но от кары небесной тебе не уйти!

– Уж не себя ли ты считаешь длинной рукой Господа? – насмешливо поинтересовался Себальд. – На то, что я долго не появлялся в миру, были веские причины. Да-да, и одна из них – ты, Гильем де Борн, со своей шайкой наемных кнехтов, по которым за их разбойные дела давно плачет веревка или осиновый кол. Бояться и быть предусмотрительным – не одно и то же. Тем не менее я готов был сразиться и с тобой, и с твоими недоносками. Да все было недосуг. И руки не хотелось марать.

– Зато сейчас ты свободен… – процедил сквозь зубы де Борн.

Он мигнул, и рыцари – охрана пилигримов, дружно поднявшись, выстроили вместе с Гильемом де Борном железную стену. Безмолвный Геррик с лихой усмешкой на губах тоже принял воинственную позу и многозначительно погладил рукоять меча. У него напрочь отсутствовал инстинкт самосохранения, поэтому намечающейся схватке он радовался как интересной забаве, несмотря на численное превосходство противника.

Горст решительно встал рядом со своим господином, а ромеи-проводники начали медленно отступать, примеряясь как можно половчее шмыгнуть в распахнутую дверь харчевни, чтобы не попасть под раздачу.

У франков свои разборки, и Андреас благоразумно решил не вмешиваться,